Священник и бунтарь

Ровно сто лет назад, осенью 1915 года в Твери в типографии Блинова, что находилась в доме Шиканова на улице Трехсвятской, вышла необычная книга. Известный в Твери ученый краевед Николай Иванов подготовил к отдельному изданию свой доклад, который он прочел на заседании Тверской архивной комиссии. Изучив архивные документы, Иванов составил доклад о положении сельского духовенства Тверской губернии XVIII и XIX веков. Опираясь на документальные свидетельства, ученый доказал, что сельские священники в те времена по своему социальному положению не очень отличались от крестьян, и даже становились вдохновителями (а иногда – и непосредственными участниками) крестьянских бунтов. Среди таких «бунтарей в рясах» упоминаются имена и священников Корчевского уезда…

 *       *      *

Сегодня в это трудно поверить сегодня, но в прежние времена сельские священники были, пожалуй, одной из самых униженных и гонимых категорий населения. «Отличительной особенностью сельского духовенства является простота жизни в одежде, во вкусах и в потребляемых блюдах», замечал еще в начале XVIII века английский путешественник Галверстон. Об этом же упоминают и отечественные авторы. Историк петровской эпохи Посошков дает следующую характеристику своему духовенству: «Аще будут в духовном чину люди неученые, в писании неискусные и веры христианской… основания неверующие и воли божьей не разумеющие, к тому же аще будут пьяницы и иного всякого безумия и бесчинства наполнены, то благочестивая наша вера исказится и весьма испразднится и вместо древнего единогласного благочестия вси разыдутся в разногласные расколы и во иные еретические веры».
Положение не менялось столетиями: уже в конце XIX века в докладе статистической комиссии, которая была направлена с целью изучения быта сельских жителей Центральной России, отмечалось, что доходы священников сельских приходов в Тверском, Ярославском и Корчевском уездах не превышали 40 рублей в год! Еще 10-15 рублей давала сдача церковных земель в аренду, но этот доход забирала себе епархия, являвшаяся главным «выгодополучателем» от хозяйственного оборота церковного имущества. Иных доходов, кроме нищенского жалованья, которое платили священникам, у сельских батюшек не было, и это приводило к тому, что внешне сельские священники практически не отличались от крестьян. Многие из них даже во время служб носили ту же одежду, что и крестьяне, за что постоянно получали от консистории строгие выговоры за «мужицкое платье, не подобающее лицу духовного звания».

Живя среди крестьян, к тому же вынужденные заниматься земледельческиим трудом, священники не имели возможности и времени уделять достаточно времени своим основным обязанностям. Поэтому английский путешественник Кокс, который в 1760-е годы путешествовал по России и проезжал через Тверскую губернию, был неприятно удивлен уровнем знаний сельских священников. Многие из них даже не умели прочесть евангелие и служили по памяти, при этом английский путешественник отметил, что такой уровень невежества объясняется исключительно крайне низким материальным положением белого духовенства. «Единственным их имуществом является деревянный дом, — писал Кокс. – А также небольшой участок земли, который священник и члены его семьи возделывают собственными руками, не имея возможности нанять работников».

Поскольку священники и по социальному положению, и даже по внешнему виду почти не отличались от крестьян, местные дворяне и помещики своих «духовных пастырей», мягко говоря, не жаловали. Во времена Екатерины, в век подчеркнутой пышности одежд и демонстративного аристократизма сельский священник в его потертой чиненой-перечиненой рясе вызывал у местных «аристократов» насмешки. В архивах сохранилось немало свидетельств того, как помещики и приезжие московские аристократы издевались над местными батюшками. Среди них считалось признаком хорошего тона высмеивать местного священника, писать на него злые стихи, устраивать розыгрыши.. Эта мода шла из столиц, из Москвы и Петербурга. Именно там образованные люди, воспитанные на книгах Дидро и Вольтера, считали отношение к священникам как к представителям самого низкого, «подлого» сословия признаком прогрессивного и свободного ума, избавленного от суеверий.
 «Сельское духовенство сохранило с XVIII века множество преданий и рассказов о почти невероятных унижениях, издевательствах и грубейших выходках в отношении местных пастырей, проявлении страшного самодурства, самого низкого произвола», — сокрушенно сообщал в своем докладе тверской краевед Николай Иванов.
Иногда эти «невинные шалости» превращались в уголовные преступления. В 1765 году один старицкий помещик, известный своим «любострастием» и тягой к молоденьким крепостным девушкам, потребовал от местного священника обвенчать его с десятилетней девочкой, к тому же сиротой. Когда священник наотрез отказался совершать «блудодейный» обряд, разгневанный помещик разгромил дом священника, выгнал его семью из деревни, а самого священника травил собаками. В то время эта история вызвала громкий общественный резонанс, дело дошло даже до императорского дворца, но никакого наказания помещик не понес.

Одним из самых последовательных гонителей сельского духовенства был знаменитый Петр Панин, знатный вельможа, входивший в ближайший круг соратников Екатерины Великой. Кстати, у семьи Паниных имелись обширные земельные поместья в Тверской губернии, и сам Панин неоднократно здесь бывал. Известно, что местных священников он на дух не переносил. Если Панин останавливался отобедать у кого-нибудь из местных помещиков, местного священника, которого по обычаю приглашали к прибытию высокого гостя, заставляли в присутствии Панина сидеть с непокрытой головой, а порой и вовсе не сажали за один стол с влиятельным гостем. Сам Панин считал всех священников предателями, поскольку во время восстания Пугачева именно священники чаще всего становились доверенными лицами, а иногда – и руководителями бунтовщиков. Сохранились докладные письма Панина императрице, в которых он пишет о сельских священниках как о людях скудоумных, ненадежных и даже опасных: «Если бы духовный чин хотя мало инаков был, злодеяния его не возросли бы до такой степени. Он погружен в самом вышнем невежестве и грубиянстве, и кажется дивом, когда среди него кто усмотрится с настоящим чувством добродетели».
Очевидно, что подобное отношение к сельскому, «низовому» духовенству было нетерпимым и ждало только одной искры, чтобы вспыхнул пожар народного бунта и протеста. И это случилось в 1797 году, когда после смерти Екатерины на российский престол вступил ее сын, император Павел.

Вступая на престол, новый император желал избавиться от тяжелого политического наследия своей матери, и в том числе хотел облегчить участь крестьян. С этой целью император Павел подготовил так называемый «манифест на верноподданство», который по традиции открывал каждое новое царствование. Этот документ не являлся законопроектом, обязательным к исполнению, а представлял собой скорее список благих намерений нового российского правителя. Однако и такого манифеста хватило, чтобы воспламенить в сердцах подданных российского императора новые надежды. В частности, манифест разрешал крестьянам присягать новому правителю – прежде за них это делали помещики. Манифест ограничивал рекрутские наборы в деревнях. Но самое важное – манифест возвращал крестьянам право жаловаться на действия своих помещиков (при Екатерине жалобщиков прилюдно пороли), и разрешал ограничивать сроки «барщины» -работы на помещика тремя днями в неделю.
А это уже означало многое – тем более для крестьян, которые изнывали под гнетом помещичьего «беспредела». В павловском «манифесте на верноподданство» многие увидели не просто формальный акт, не политическую программу нового правления, а долгожданную «волю», возможность избавиться от крепостной помещичьей зависимости!
Конечно, сам Павел, подписывая «манифест на верноподданство», как говорится, «ничего такого не имел в виду». И сам удивился реакции, которую вызвал в стране его указ. Реакция же была бурной и мгновенной — очень скоро в разных областях Российской Империи начались массовые волнения крестьян. Коснулись они и Тверской губернии.
В ту пору в маленьком селе Тургиново (в советские времена эта земля стала территорией Тургиновского сельсовета, а сегодня административно она входит в состав Городенского сельского поселения Конаковского района) служил священником Влас Артемьев. Жил он скудно, своими руками возделывал небольшой участок земли и, как пишут летописцы, «делал на земле питание свое», то есть питался исключительно тем, что вырастит. У батюшки Власа был немалый авторитет среди местных крестьян. Поэтому когда до Тургинова, ютившегося на самой окраине Тверской области, докатились слухи об императорском указе, обещающем крестьянам «вольность» и разрешающим жаловаться на помещиков, к Артемьеву пришли крестьяне из деревни Погорелой. Они принесли жалобу на своего помещика и просили заодно узнать, правда ли, что крестьянам теперь полагаются «вольности». Причем писать следовало сразу в правительствующий Сенат в Петербург, — добиться правды у губернских властей крестьяне не надеялись.
Мог ли Влас Артемьев отказать крестьянам? Нет, конечно. Священник был человеком уважаемым и сам, конечно, хотел получить необходимые разъяснения. Бумага была составлена, и в Петербург отправился делегат от крестьянской общины Тургиново – некто Макар Тихонов, которому велено было доставить прошение непосредственно в канцелярию. Тихонов успешно доехал до Петербурга, сдал бумагу в специальное «приемное окно», куда поступали все жалобы с мест, и вернулся домой. Бумага же попала в жернова бюрократической машины. О ней станет известно позже, и именно это погубит скромного священника.

Влас Артемьев, конечно, не знал, что пока он писал и отправлял бумагу в Петербург, в Комарицкой волости, что в Брянском уезде, в имении графа Апраксина крестьянские волнения обернулись бунтом. Сначала крестьяне, «презирая хозяев своих», как позже напишут в следственных документах, стали сколачивать отряды и вооружаться кто чем мог. Потом у восстания появился лидер — крепостной Емельян Чернодыров. К концу января под его началом собралось около 800 крестьян из 56 деревень уезда. Все они были вооружены кольями и топорами, все они объявили себя государственными крестьянами и отказались работать на помещика. Помещики Апраксин и княжна Голицына, еще не поняв, что происходит, распорядились высечь Чернодырова. По ошибке схватили и высекли его родного брата, отставного солдата-инвалида. После чего восстание вспыхнуло как пожар. Восставшие разгромили контору винокуренного завода, конфисковали казну, сожгли все кабальные акты, а вскоре заняли и центр имения. Наиболее жестокие притеснители крестьян (управляющий, староста, сотский) были казнены. Как позже писали левые марксистские историки, восставшие крестьяне Комарицкого уезда пытались создать свободную организацию мелких крестьянских предприятий вместо крепостного хозяйства, основанного на бесправии и жестокой эксплуатации.
Между тем в Петебурге прекрасно понимали, что означает крестьянское восстание и помнили времена Пугачева (к тому же лидера крестьянского восстания в Комарицком уезде тоже звали Емельяном!). Требовалось максимально быстро подавить восстание, чтобы не дать ему разрастись. Для устрашения крестьян и поимки «начинщиков богомерзкого преступления крестьянина Чернодырова» из Петербурга отправилась военная команда, с которой следовал дивизион полевой артиллерии. Отряды вооруженных дрекольем крестьян были попросту расстреляны с дальней дистанции из пушек и разбежались. Начальник карательной экспедиции Монс распорядился сжечь дома бунтовщиков. Сам Чернодыров и его ближайшие соратники были схвачены, прошли следствие и казнены.
Вроде бы все закончилось благополучно. Но теперь следователи занялись поисками виновных. Из императорского дворца им активно намекали, что не могли крестьяне восстать сами по себе, у них наверняка имелись вдохновители и зачинщики. Теперь в уезды, где отмечались крестьянские волнения, поехали специальные царские эмиссары, у которых имелось секретное задание — разыскать «смутителей спокойствия», будораживших крестьянские массы. И именно в этот момент обнаружилось коллективное письмо крестьян Погорелой и Тургинова, написанное к тому же местным священником («к сему руку приложил Влас Артемьев»). Да это же уже готовый заговор — священник, духовный пастырь, подговаривает своих крестьян к бунту!

Когда в Тургиново приехали следователи, крестьяне поначалу решили, что их прислали разобраться с жалобой на помещика. Однако все выглядело иначе. Первым делом следователи арестовали и заковали в узы священника Власа Артемьева, а после принялись проводить допросы среди крестьян. Возмущенные крестьяне пытались протестовать, чем только убедили следователей в своей закоренелой неисправимости. «На господина их якобы в разных всему миру притеснениях и тиранствах, каковые приличествуют только злу мирскому приговору подписались собственноручно», — такой вывод сделали следователи, тем самым подтвердив: да, жалоба крестьян Погорелого не связана с бунтами, она обоснована. Тем не менее священника Власа Артемьева следует наказать примерно, дабы другим было неповадно.
Так и сделали. Приговор, подписанный в декабре 1797 года, гласил: «Священнику Власу Артемьеву за бунтующих крестьян в противном законе поступке признать виновным, лишить священнического сана, публично наказать кнутом, а после сослать в каторжную работу». Поскольку закон запрещал подвергать священников телесным наказаниям, а конфирмация (утверждение) о снятии сана с тургиновского священника пришли позже, его не стали бить кнутом, но все остальные пункты приговора выполнили. Священника, который хотел своим крестьянам помочь добиться справедливости, лишили сана и отправила в Сибирь. А сам приговор о наказании было велено разослать по всем благочиниям Тверской епархии и зачитать в церквях.
Мы не знаем, как и где закончил свои дни скромный священник Влас Артемьев. Однако известно, что сам император Павел сделал выводы из своего неудачного «манифеста на верноподданство», вызвавшего такую реакцию и закончившегося массовыми восстаниями. Летом 1797 года был издан императорский указ, по которому с крестьян снимались большие недоимки, накопившиеся за прошлые годы. Время работы на помещиков, барщина, ограничивалась тремя днями в неделю. Строго говоря, император Павел впервые постарался регламентировать трудовые отношения между крепостными помещиками и крестьянами. Результат оказался налицо: с лета 1797 года и до самой гибели Павла в марте 1801 года в России практически не было ни одного крупного крестьянского восстания.