Бунтарь из Корчевы

Где-то под водами Мошковского залива, метрах в 50 от берега в том месте, где ныне именуемая река Малиновка впадает в Волгу, покоятся на дне руины бывшего монастырского села Мошковичи — некогда оно почти примыкало к городским стенам Корчевы. Село располагалось на левом берегу речушки Мошковка (вот откуда нынешнее название залива) и прославилось на всю Россию тем, что в ней родился и вырос один из ближайших сподвижников Емельяна Пугачёва, почти что былинный герой и «народный полковник», а по официальной версии — один из главных в российской истории государственных преступников Хлопуша, в миру известный под именем Афанасия Тимофеевича Соколова.

Как и многие жители Корчевского уезда со дней основания и по наше время, в поисках заработка Афанасий подался в Москву, где устроился на работу извозчиком. Там он и сошёлся с шайкой преступников, вместе с которыми совершил несколько ночных грабежей. Шайку вскоре поймали, её участникам по обычаям того времени вырвали ноздри и сослали в Сибирь. Хлопуша же схитрил, назвался беглым солдатом, за что и был наказан по военному — его шесть раз прогнали сквозь строй в тысячу человек, каждый из которых бил его по спине шпицрутеном.

«Прослужив» ещё какое-то время, Хлопуша в итоге был отправлен назад в родное село. Однако на свободе находился недолго: скоро его обвинили в конокрадстве и, высекши кнутом, отправили в Оренбургскую губернию. Там Афанасий был приписан к Покровскому медеплавильному заводу, принадлежавшему генерал-аншефу А.И.Шувалову. На заводе было три медеплавильные печи и почти 600 наемных работников; в год завод выдавал до 30 тысяч пудов меди. Но и на новом месте Хлопуше не сиделось без дела, и вскоре он взялся за старое — примкнул к шайке разбойников. Больше церемониться с ним не стали: секли кнутом, вырвали ноздри, выжгли на лбу клеймо ВОРЪ и заточили в Оренбургский острог на пожизненную каторгу.

В октябре 1773 года войска Емельяна Пугачёва появились близ городских стен. Губернатор и всё городское руководство в панике искали выход из положения. И тут объявился Хлопуша, вызвавшийся тайно перебраться к мятежникам и подбить их выдать Пугачева властям за вознаграждение. Также Хлопуша пообещал устроить взрыв на пороховых складах мятежников. Оренбургский губернатор Рейнсдорп, немец по происхождению, ни на секунду не усомнился в честности Хлопуши и отправил его в ряды мятежников. Там он встретился с Пугачёвым и рассказал ему о своём задании и о желании присягнуть на верность новому «народному царю» — Петру III Федоровичу (как себя величал Пугачёв). Один из сподвижников Пугачёва — бывший каторжник-разбойник — узнал Хлопушу по старым делам и поручился за него. Емельян Пугачёв сделал Афанасия своим поверенным в важном деле — организовать литьё пушек и ядер на Авзяно-Петровских чугуноплавильных заводах. Хлопуша с заданием блестяще справился, за что и получил чин «полковника». В дальнейшем Хлопуша стал ближайшим соратником «императора», участвовал во многих битвах и прославился тем, что захватил Ильинскую и Илецкую крепости и отбил массированную атаку правительственных войск 13 января 1774 года, убив 281 солдата и забрав у неприятеля 13 пушек. Сжёг Хлопуша и столь ненавистный ему Покровский медеплавильный завод, где еще недавно отбывал каторгу.

Однако 13 марта 1774 года войска Пугачёва были наголову разбиты корпусами князя Петра Голицына и генерал-поручика Павла Мансурова у Татищевой крепости. Хлопуша был схвачен и препровожден к обманутому им когда-то Рейнсдорпу с запиской: «Злодеев Хлопушу, трех яицких казаков, в том числе и палача, в ночное время поймав, заковали и к вашему высокопревосходительству при сем отправили, а что касается до жены, сына и имения его, Хлопуши… то мы по рассветании дня, освидетельствовав, за пристойным конвоем отправить имеем».

По приговору Оренбургской следственной комиссии Афанасий Соколов был казнен 10 июля 1774 года. Его отрубленная голова долго красовалась на шесте на центральной площади Оренбурга после казни.

Со временем в народных преданиях и Хлопуша, и Емельян Пугачёв обрели романтический ореол борцов за свободу народа, став воплощением столь любимого россиянами образа доброго царя — защитника. К образу Пугачёва обращались ведущие российские и советские писатели, поэты и режиссеры. Мало кто помнит, что Владимир Высоцкий играл Хлопушу в спектакле «Пугачёв», поставленном в Театре на Таганке по мотивам поэмы Сергея Есенина «Пугачёв».

Русский фольклор широко разносил действительные и мнимые фразы и монологи Пугачёва. Так, например, по мотивам знаменитой встречи Пугачёва, уже скованным кандалами и ожидавшим своей участи на Болотной площади в Москве, с фаворитом императрицы графом Паниным, командовавшим операцией по его поимке (тем самым Паниным, что позже предаст императора Павла Первого). Их диалог лег в основу фольклорной песни:
«Ты молись богу, вор Панин,
Что мне не попался,
Я бы снял бы шкуру с пят
До самой головы…»

Но если разговор разбойника с графом действительно мог иметь место, то встреча Пугачёва с известной помещицей Салтычихой (той самой, насмерть засекшей полторы сотни крестьян) относится, скорее, к разряду вымыслов. Однако поверье гласит, будто именно после встречи с Пугачёвым проклятая Салтычиха (её могильный камень в Донском монастыре в Москве и поныне украшает нацарапанная кем-то надпись «Убийца»). Вот что гласит легенда:

«Когда поймали Пугача и засадили его в железную клетку, скованного по рукам и ногам в кандалы, чтобы везти в Москву, — народ валма валил и на стоянки с ночлегами и на дорогу, где должны были провозить Пугача, — взглянуть на него; и не только стекался простой народ, а ехали в каретах разные господа и в кибитках купцы.
Захотелось также взглянуть на Пугача и Салтычихе. А Салтычиха эта была помещица злая-презлая, хотя и старуха, но здоровая, высокая, толстая и на вид грозная. Да как ей не быть было толстой и грозной: питалась она — страшно сказать — мясом грудных детей. Отберет от матерей, от своих крепостных, шестинедельных детей, под видом, что малютки мешают работать своим матерям, или другое там для виду наскажет,— господам кто осмелится перечить? И отвезут-де этих ребятишек куда-то в воспитательный дом, а на самом-то деле сама Салтычиха заколет ребенка, изжарит и съест.
Дело было под вечер. Остановился обоз с Пугачом на ночлег; приехала в то же село или деревню и Салтычиха: дай-де и я погляжу на разбойника-душегубца, не больно-де я из робких.
Молва уже шла, что когда к клетке подходил простой народ, то Пугач ничего не разговаривал; а если подходили баре, то сердился и ругался. Да оно и понятно: простой чёрный народ сожалел о нём, как жалеет о всяком преступнике, когда его поймают и везут к наказанию, — тогда как, покуда тот преступник ходил на воле и от его милости не было ни проходу пешему, ни проезду конному, готов был колья поднять, — сожалел по пословице: «лежачего не бьют»; а дворяне более обращались к нему с укорами и бранью, что-де, разбойник и душегубец, попался!..
Подошла Салтычиха к клетке: лакеишки её раздвинули толпу.
—Что, попался, разбойник? — спросила она.
Пугач в ту пору задумавшись сидел, да как обернется на зычный голос этой злодейки и, — богу одному известно, слышал ли он про нее, видел ли, или просто-напросто не понравилась она ему зверским выражением лица и своей тушей, — да как гаркнет на неё; застучал руками и ногами, индо кандалы загремели; глаза кровью налились: ну, скажи, зверь, а не человек. Обмерла Салтычиха, насилу успели живую домой довезти.
Привезли её в именье, внесли в хоромы, стали спрашивать, что прикажет, а она уже без языка. Послали за попом; пришел батюшка; видит, что барыня уж не жилица на белом свете, исповедовал глухою исповедью; а вскоре Салтычиха и душу грешную богу отдала. Прилетели в это время на хоромы её два чёрные ворона… Много лет спустя переделывали дом её и нашли в спальне потаенную западню и в подполье сгнившие косточки».

Перекрестимся же от таких ужасов и ещё раз вспомним нашего земляка Афанасия Соколова — человека с непростой, как сейчас принято говорить, судьбой. Извозчика, ставшего разбойником и каторжником, и разбойника — ставшего полковником и проявившего чудеса мужества, стойкости и преданности своему, пусть и мнимому, царю…