Опасная записка

Конаковская земля нередко становилась местом интриг, столкновений человеческих амбиций, даже полем сражения… Но, пожалуй, впервые она стала местом научного исследования в 1841 году. То, что стало известно в результате этого исследования, могло взорвать всю экономическую систему в России. Но не взорвало. А вот писатель Достоевский до конца дней своих благодарил судьбу, что этот документ не подшили в дело. Иначе бы его скорее всего казнили. Что же это за страшное исследование такое?

Ему досталась необычная фамилия, которую всю жизнь путали — путали и после смерти. В одних источниках он указывается как Заболоцкий-Десятовский, в других — как Заблоцкий-Десятковский. На самом деле его звали Андрей Парфеньевич Заблоцкий-Десятовский (1807-1881), он родился в небогатой дворянской семье в Малороссии, рос в небольшой усадьбе. По настоянию отца приехал в Москву, поступил (без протекции) в университет на физико-матеметический факультет.

Заблоцкий-Десятовский был одним из самых блестящих студентов: его диссертация «О способах исследования кривых линий» много лет считалась образцовой научной работой. Но в науке он не остался: получив степень магистра математики, Заблоцкий-Десятовский стал рядовым чиновником в хозяйственном департаменте Министерства внутренних дел. Впрочем, настоящий ученый везде найдет применение своим талантам: в МВД молодой чиновник стал интересоваться вопросами демографической статистики — кстати, впервые в Российской Империи. Тогда вопросами исследования структуры населения не занимался никто.

Впрочем, его главное исследование, которому суждено было произвести настоящий переворорт, был еще впереди. В 1837 году император Николай создал новый государственный орган — Министерство государственных имуществ. Пост министра Николай предложил князю Павлу Дмитриевичу Киселеву, а уже тот первым делом позвал своим помощником Андрея Заблоцкого-Десятовского. При Киселеве Заблоцкий стал человеком весьма влиятельным: незаменимым помощником министра, его правой рукой,  советником, консультантом и ближайшим доверенным лицом. Министерство государственных имуществ создавалось с дальним прицелом. Император Николай не мог отказаться от идеи крестьянской реформы, сокращения крепостного права, но правителем он был чрезвычайно осторожным. Через два года после министерства Николай учредил секретный комитет по рассмотрению возможностей отмены крепостного права. Это был первый такой комитет, всего за время своего правления Николай создаст их девять (!). Но ни один не решится сказать государю, что крепостное право улучшить не получится, его надо попросту отменять. Это сделает наследник Николая, император Александр Второй, которому за отмену крепостного права благодарный народ даст титул «Освободитель».

Пока же Николай поручил Павлу Киселеву, министру государственных имуществ, «проработать вопрос», изучить тщательно состояние дел с крепостным крестьянством России. И первый, о ком министр вспомнил для выполнения государева поручения, был, конечно, его лучший сотрудник Андрей Заблоцкий-Десятовский. Дело было и вроде бы простое, и в то же время сложное, ответственное. Поехать в три внутренние губернии (Тульскую, Тверскую, Ярославскую), посмотреть, как там крестьяне живут, составить подробный отчет, предоставить его государю. В Тверской губернии Заблоцкий-Десятовский был в Корчевском уезде. Так была составлена его, как сказали бы сейчас разведчики, легенда. Заблоцкий-Десятовский ехал как будто он инспектор, проверяет состояние казенных земель. Он и уезды выбирал именно такие, в которых большинство имений были отписаны в Коллегию экономики (это значило, что помещики разорились и продали свою собственность в казну). Сам он проводил рутинную проверку, но потом ехал в ближайшее поместье, общался с крестьянами, деревенскими старостами, поденщиками, отходниками (прибывшими из других краев на отхожие промыслы), расспрашивал, уточнял, записывал…

Очень важный момент. Заблоцкий-Десятовский пять месяцев ездил по губерниям в роли «земельного инспектора», но никто даже не заподозрил, что на самом деле это один из наиболее влиятельных и опытных чиновников империи собирает информацию в рамках порученной ему тайной миссии.

Заблоцкого-Десятовского не зря в университете считали одним из лучших студентов и прочили ему блестящую научную будущность. Он действительно собрал уникальную информацию. Он досконально изучил состояние крепостных крестьян, их отношение к труду, их надежды, тревоги и чаяния. Это был колоссальный труд. До него никто ничего подобного в России не делал. Все конфликты, которые возникали между помещиками и крестьянами, решались полицией. В случае более серьезных противоречий могли отправить чиновника из губернии, но чаще всего дело заканчивалось составлением служебной бумаги, которая потом навеки пропадала в очередной пыльной канцелярии… До тех пор, пока Заблоцкий не представил результатов своих изысканий, никто даже не представлял, какая гигантская пропасть разделяет класс имущий — помещиков, городских буржуа, промышленников, — и огромную серую крестьянскую массу. То, что делал чиновник Заблоций-Десятовский, сегодня называется «полевыми социологическими исследованиями», и, конечно, сегодня существуют куда более грамотные методики, способы и технологии. Заблоцкий-Десятовский выяснял, как организованы взаимоотношения многомиллионного крестьянского мира и других общественных институтов. Поскольку сам он вырос в деревне, многие нюансы он, что называется, ловил на лету. Но даже для него, человека опытного, многое из того, что он узнал, выглядело довольно страшными открытиями. Его записи даже сегодня нельзя читать без внутреннего волнения.

Взаимоотношения между крестьянами и помещиком, писал Заблоцкий, строятся на многовековой несправедливости. Крестьяне получают в удел землю хуже по качеству, чем ту, которую они должны обрабатывать для помещика. Размер помещичьего оброка также не основан ни на каких расчетах, поэтому невозможно вывести какие-то единые критерии эффективности помещичьего хозяйства: тут пашут так, а там эдак. Вдобавок у помещика остается множество инструментов принуждения. С их помощью он может любого крестьянина держать в экономической кабале сколько угодно времени.

Например, существовало такое явление, как «запашка». Это крестьянину помещик давал кусок земли как бы в аренду. Условия простые: крестьянин обрабатывает землю, расплачивается частью урожая, берет у помещика своего рода «земельный кредит». Крестьянину выгодно, потому что своей земли у него мало, урожай семью не прокормит, на «запашку» соглашались многие. А это была ловушка: помещик сам назначал проценты за пользование «запашкой», и крестьяне становились его должниками. Заблоцкий-Десятовский нашел семьи, где были «запашные» (должники) в пятом-шестом поколении!

Разумеется, крестьяне искали любые способы, чтобы уйти с барской работы. Поэтому у каждого помещика было какое-то дикое, не объясняемое никакими соображениями, количество домашней прислуги. Из домашней прислуги легче было получить вольную, да и служить лакеем у барина — это не пахать. Причем на содержание 1 дворового уходил оброчный доход шести крестьян-земледельцев, и можно представить, как люто ненавидели крестьяне «дворовых людей» (одновременно страшно завидуя и мечтая оказаться на их месте).

Заблоцкий-Десятовский установил явления, о которых высшие чиновники империи даже не подозревали. Например, так называемый «отпуск с оброком», когда помещик отпускал своего крепостного с паспортом в город на заработки, но тот должен был делиться с ним своими заработками — то есть, по сути, помещик сдавал своих крепостных в аренду. «Всякий знает по опыту, что в Петербурге нанять труднее в услужение дворового человека, нежели свободного; первый всегда просит выше, поставляя причиною, что он должен-де барину платить оброк», — сокрушенно писал Заблоцкий-Десятовский. При этом крепостной совершенно не имел никаких прав. Если барин считал, что его крестьянин «засиделся» в городе, он приказывал вернуть его обратно.

Вот еще одна цитата из Заблоцкого-Десятовского: «В голодные зимы положение крестьянина и его семьи ужасно. Он ест всякую гадость. Желуди, древесная кора, болотная трава, солома, все идет в пищу. Притом ему не на что купить соли. Он почти отравляется; у него делается понос, он пухнет или сохнет; являются страшные болезни. Еще могло бы пособить молоко, но он продал последнюю корову, и умирающему часто, как говорится, нечем душу отвести. У женщин пропадает молоко в груди, и грудные младенцы гибнут как мухи. Никто и не знает этого потому, что никто не посмеет писать, или громко толковать об этом; да и многие ли заглядывают в лачуги крестьянина?».

Но главный вывод, который сделал Заблоцкий-Десятовский — крепостная форма управления крестьянским хозяйством совершенно разрушительна, поскольку не создает никакой общности между крестьянином и барином. Помещику от крестьянина нужна только его физическая сила. Как там живет семья крепостного, что он думает по поводу своей жизни, — помещику это глубоко безразлично. И сам крестьянин больше всего мечтает о воле, о том моменте, когда он станет вольным и сможет зарабатывать себе сам. Однако став вольным, бывший крепостной моментально забывает своих собратьев по несчастью, таких же крепостных.

И самый страшный приговор — экономический. «Совершенная зависимость от произвола владельца и безнадежность освободиться от этой зависимости убивают в крепостном склонность к бережливости и прочному улучшению своего быта, рождая, напротив, или скупость, или страсть к минутным наслаждениям, к пьянству, праздности и разврату. Этим легко объясняется, почему крестьяне, даже у попечительных владельцев, живут большею частию дурно, и почему заведомо богатые из них редко пускают в оборот капиталы свои, но прячут их тщательно на черный день. Да и может ли быть иначе, когда помещик может отнять нажитое кровавым трудом его крепостного?».

Вернувшись в Петербург, Заблоцкий-Десятовский представил министру свою записку «О крепостном состоянии крестьян в России». Когда князь Киселев, известный своими либеральным взглядами (именно он считался одним из главных противников крепостничества в России) ,прочел записку — ему стало не по себе. Заблоцкий-Десятовский составил не столько рядовую докладную записку, какие сотнями производились бюрократической машиной императорской России, — нет, его записка сочетала в себе достоинства скрупулезного научного исследования и поистине эмоционального политического манифеста! Невозможно было даже и думать, чтобы представить эту записку государю. Само ее существование было теперь миной замедленного действия. Опытный Киселев спрятал записку у себя в сейфе, перекрестился, выдохнул и…. в общем, на этом можно было бы ставить точку. На календаре был 1841 год, до освобождения крестьян оставалось еще 20 долгих лет. И если бы Киселев «дал ход» этому уникальному документу, записке «О крепостном состоянии крестьян в России», еще неизвестно, как отреагировал бы император. Мог принять аргументы Заблоцкого-Десятовского (которого он уважал и ценил) — и тогда освобождение крестьян началось бы на два десятилетия раньше. А мог и разгневаться — и тогда пошли бы по этапу и автор записки, и министр князь Киселев. Мы не можем знать, что случилось бы, ибо известно, что царь до конца дней своих так и не увидел этой записки. И вот тут начинается самая интригующая часть нашей истории…

В апреле 1849 года в Москве арестовали несколько молодых людей, посещавших «пятницы» у чиновника Буташевича-Петрашевского. Это знаменитая история, считалось, что у Петрашевского готовился чуть ли не заговор с целью убийства императора. На самом деле это было вполне невинное общество увлеченных политикой интеллигентов, которые на своих собраниях («пятницах») пили чай, читали стихи, обсуждали социалистические идеи французского философа Фурье. Впрочем, к тому времени для постаревшего Николая, чье царствование началось с восстания декабристов, даже такие невинные встречи и намерения выглядели как подготовка к бунту. «Ибо с 1848 года, — пишет один из исследователей. — в государе было замечено сильное охлаждение к собственным, а тем паче чужим эмансипационным прожектам». Среди членов кружка был и молодой писатель Федор Достоевский. Именно арест, следствие, суд и десять лет скитаний по «мертвым домам», острогам, пехотным полкам — может, эта «сумма страданий» и сделала начинающего беллетриста великим писателем.

Члены «кружка петрашевцев» были арестованы и заключены в крепость. Вместе с ними в 3 отделение, которому было поручено вести следствие, доставили изъятые на квартирах арестованных книги и бумаги. Все бумаги были распределены, переписаны и внесены в реестр. И там, под номером 71, обнаружилась записка «О состоянии крепостных крестьян»! Документ, который уже семь лет хранился в личном сейфе министра государственных имуществ князя Киселева!

У князя был родной племянник, Владимир Милютин, молодой шалопай, служивший в Министерстве сельского хозяйства. Он частенько наведывался в Коломну, на «пятницы» петрашевцев, хотя впоследствии сановный дядя его от следствия и суда «отмазал». Он-то и притащил Петрашевскому тот самый злополучный манускрипт Заблоцкого-Десятовского. Уж как он его вытянул, может, шарился в сейфе у своего рассеянного дяди-министра и сумел сделать копию (есть такая версия). Однако теперь и карьера, и репутация министра, князя Киселева, висела на волоске. Если царь увидит эту записку, если прочтет, если выяснится, что семь лет назад от него скрыли докладную записку об истинном положении крестьянства… «Взыскательный ревизор из столицы, изучив положение крестьян, пришел к выводам столь неутешительным, что граф Киселев не осмелился представить их на высочайшее усмотрение», — с иронией пишут современные историки. Записка должна была остаться тайной для императора, не говоря уже о всех остальных.

И князь Киселев решился на самый, может быть, безумный поступок в своей жизни. Он приехал к председателю следственной комиссии князю Голицыну и рассказал всю эту историю. После чего Голицын изъял ужасную докладную записку, положил ее в сейф, закрыл сейф на ключ и сказал Киселеву — «пока я буду жив, никто эту записку не увидит». Царь ее, как уже сказано, не увидел. А вот если бы увидел… мало ли что могло произойти. Приговор «петрашевцам» мог выйти куда более безжалостным. За невинные анекдоты, чаепития и политические дискуссии их и так приговорили к смертной казни (расстрелу!), уже надели мешки на голову и тут прочитали царское помилование — и все поехали на каторгу. А если бы в обвинительном заключении значилась такая «бомба», как записка Заблоцкого…

Эта записка до сих пор не напечатана отдельным изданием, но несколько раз публиковалась в исторических изданиях, ее можно найти в Интернете. Удивительная история, никакой Достоевский не смог бы такое описать!